|
|
* * *
Сева Макаров
Об авторе:
Дата рождения:
Город: Москва
Домашняя страница:
E-mail: Сева Макаров
Содержание:
МОНГОЛ
МОНГОЛ
Невидящий взгляд старика уставился в одну точку, неподвижно застыв на чем-то видимом только ему. Ни собственные мысли, ни тьма многолетней слепоты не имели для старика никакого значения. За долгие столетия своего существования он перестал воспринимать события и время. все его ощущения были направлены на осознание самого факта бытия.
А мы живем в строительной пыли. Потому что вавилонская башня здесь постоянно рушится и процесс разрушения стал уже микроклиматом. Не помня лиц, мы говорим друг с другом на семидесяти двух разных языках, о семьсот двадцати различных проблемах, каждая из которых состоит из семи тысяч двухсот мелочей разного калибра. И семь миллионов двести тысяч причин остаются вне нашего внимания в каждую из семи миллиардов двухсот миллионов секунд местной цикличности.
- Господи! Единственный и Всемогущий! Если бы Ты даровал нам бессмертие - мы бы занимались этим вечно.
Вдалеке, по пустому шоссе, ехал самодельный мотоцикл, урча отлаженным мотором. Управлявший им ездок мчался прочь от всего, что ранее имело для него значение. Он глядел меж дуг высокого руля, как меж дуг огромной рогатки наподобие той, из которой в детстве расстреливал пустые консервные банки. Ход его мыслей, после проведённой в седле ночи, практически остановился и мозг работал "на малых оборотах", бездумно перерабатывая то, что видели глаза.
На абсолютно пустом пути быстро привыкаешь к предельной скорости. Если бы не игра теней от облаков - сверху, и ландшафта - снизу от линии горизонта, мотоциклист давно бы заснул в седле.
Главное - не начать видеть логики во внешних изменениях. Иначе картинка застынет и осознание происходящего уйдет.
Язык тела, о смысле которого так много говорится в популярных журналах, был ни при чем. Просто ей очень жали ее туфли и она поочередно снимала их то с одной, то с другой ноги. В длину они были ей нормальны, но в ширину - просто ужас. Покупая их, она думала, что они разносятся, но они так и не разносились. Надевая их этим вечером, она твердо решила, что надевает их последний раз, чем бы это свидание не закончилось. А свидание это казалось ей очень важным. Она не могла спокойно принять то, что мужик мог перестать ее хотеть. Просто так, без всяких веских причин. Не считая себя секс-бомбой, она тем не менее осознавала, что была достаточно привлекательной. Она не имела почти никаких нравственных предрассудков и ничего не требовала взамен собственной доступности. Впрочем, возможно, что последнее и было ошибкой. И вот ее бросали, уже в который раз, и она опять не могла добиться никаких вразумительных тому объяснений.
Ее эмоциональность привлекала внимание остальных посетителей кафе. Даже когда она сама не говорила, она вела себя очень возбужденно. Казалось, что не только ее разум, но и тело не могло мириться с происходящим.
- Понимаешь, мир становится другим.
- О чем ты говоришь?!
- Я говорю - мир изменяется. Очень быстро.
- Ты про что?! Мы говорим о нас!
Внимание окружающих заставляло его чувствовать себя неловко. И как это обычно бывает, он возлагал вину за это на нее.
- Давай выйдем на улицу. Ты раздражаешься в замкнутом пространстве.
Они вышли из кафе.
- Ну что ты хотел мне здесь сказать?!
- Посмотри на небо.
- Смотрю!
- Видишь? Оно выгнулось. Все в мире выгнулось, но на ночном небе это особенно заметно.
- Ничего я не вижу!
- Тогда посмотри на кафе.
Кафе исчезло. На его месте ничего не было. В замешательстве она спросила:
- И куда мне теперь идти?
- Куда хочешь.
Пройдя по шоссе в направлении "из города", она остановилась шагов через двести и разулась.
- По крайней мере, не придется больше носить эти туфли.
Выходя из города, она не оглянулась назад и потому не увидела, как все его огни погасли разом за ее спиной.
Через несколько часов ходьбы она, наконец, устала. Чувство облегчения, связанное с избавлением от неудобной обуви, сменилось тем, что босые ноги оказались истертыми об асфальт. Шоссе было пустым. За время пути она не увидела ни одной машины, ни одной деревни, ни одного человека. Ей это нравилось, но страшно хотелось спать.
Она улеглась в траве, метрах в пятнадцати от дороги. К своему удивлению, она не ощущала дискомфорта или, хотя бы, просто холода. "В таком месте можно спрятаться от всего мира" - промелькнуло в ее голове за секунду до глубокого сна.
Ее разбудил громкий скрежет. Открыв глаза, она внимательно прислушалась. Ничего. Не было слышно даже щебета птиц, даже трава не шелестела от ветра. Решив, что разбудивший ее звук ей приснился, она приподнялась и огляделась.
Шагах в тридцати от нее на шоссе валялся мотоцикл. Быстро вскочив на ноги, она побежала к нему и едва не наступила босой ногой на разбитый череп мотоциклиста, лежавшего в траве. Парень, видимо, заснул и потерял управление. Она слышала, что такое бывает под утро, после целой ночи езды. Он ездил без шлема и это не оставило ему шансов. Его голова превратилась с месиво из крови, обломков кости, клочков волос и кожи. Глаза были закрыты. Он так и не успел проснуться, ничего не почувствовав. Ничего - хорошее чувство во время смерти.
Шоссе по-прежнему оставалось пустым. Тишина была становилась отвратительной и почти нестерпимой. У нее не было часов и она не могла понять - который шел час. Выйдя на дорогу, она долго простояла на разделительной полосе, вглядываясь то в сторону города, то в противоположную. Линии горизонта оставались чистыми. Ей оставалось только одно - ехать в город самой, и она направилась к мотоциклу.
Семьсотпятидесятикубовый самодельный "боров" выглядел неподъемным. Ездить она умела, мотоциклы были у отца и брата, - суметь бы поднять. Сумела. Стоя на подножке, "боров" не выглядел таким страшным, каким был, лежа на боку. Он был даже красив.
Она осмотрела тросы сцепления и газа, похоже, с ними было все в порядке. С управлением вроде бы тоже. Ничего не скажешь, добротная вещь, хозяин вдребезги, а ей хоть бы что.
Ехать босой в коротком платье было рискованно. И безумная с любой другой день идея показалась ей совершенно очевидной. Расстегнув платье, она направилась к покойнику. Труднее всего было снять с мертвеца джинсовую куртку и одетую поверх нее кожаную безрукавку (вообще-то тоже куртку, только с отрезанными рукавами). Сапоги и джинсы снялись почти сами собой. Какое-то время они оба оставались только в нижнем белье, он - лежа на земле, она - стоя над ним.
Надо одеваться, надо одеваться…
Как это всегда бывает, когда женщина одевает на себя разношенные мужские штаны, она еле-еле втиснула бедра и с трудом застегнула ширинку. Зато в талии джинсы даже не соприкоснулись с ее телом. Подтяжки бессмысленно свисали ниже колен. Впрочем, они и не мешались, так что она не стала их отстегивать.
Подвернув штанины, она с некоторой брезгливостью надела вязанные носки покойника. Толстокожие сапоги с квадратными носами были ей сильно велики и все же в них было намного приятнее чем в узких туфлях. Рукава джинсовки пришлось, как и штанины, засучить. Правый рукав был порван при падении, так что ее локоть часть предплечия вылезали наружу сквозь окровавленных лохмотья. Джинса была насквозь пропитана потом, маслом, бензином и казалась ей очень тяжелой. Это была одежда, которую ощущаешь, - несмотря на жуткую вонь, она создавала ощущение защищенности.
Надев безрукавку, она несколько секунд поколебалась, а затем намотала на шею его белый шарф, затянув его петлей и перепачкав свою шею кровью.
Выбив подножку, она уселась в треугольное седло и нервно теребя свои короткие крашенные в рыжий цвет волосы, долго не решалась завести двигатель.
- Ну, надо ехать…
Звук заработавшего двигателя стал радостным прекращением тишины. Мотоцикл резко двинулся с места, она едва успела поднять вторую ногу с асфальта. Восторг от звука и передвижения был настолько силен, что она только метров через сто сообразила добавить газ.
Сознание мотоциклиста, покинувшее тело за секунду до смерти, беспокойно заметалось из стороны в сторону. Возвращаться в разбитую голову было бессмысленно и оно не нашло для себя ничего лучшего, кроме как войти в заработавший двигатель.
- Я не могла так далеко отойти от города. Сколько я уже проехала? Пятнадцать, двадцать километров?
Ей пришло в голову, что можно ориентироваться по счетчику километража. Она проехала согласно ему еще десять километров, но город не проявился. Остановив мотоцикл и поставив ноги на асфальт, она обшарила карманы. Помимо бумажника с деньгами и документами, в них оказались: складной нож, спички и пачка иностранных сигарет с черным табаком. Курить ей вообще-то не хотелось. Она закурила просто так, как это положено в непонятных ситуациях. Единственным разумным объяснением происходящего было то, что она перепутала направления и все это время продолжала удаляться от города.
- Ерунда! Ничего я не перепутала.
Но еще большей ерундой выглядело то, что ночью, босая, она смогла пройти тридцать или более километров.
Так или иначе, она решила проехать двадцать километров по счетчику в обратном направлении.
- Интересно, если его кто-то найдет, что о нем подумают? Почти голый мертвый мужик, а рядом женское платье. И что я скажу по поводу того, что взяла его одежду и мотоцикл? Что скажу, что скажу - правду. Чего тут еще скажешь? За помощью надо было ехать.
Тем временем она уже проехала согласно счетчику восемнадцать километров. Трупа не было. Девятнадцать. Двадцать.
- Надо останавливаться.
Растерянной она себя не чувствовала, вместо одного разумного объяснения появилось другое. Теперь можно было предположить, что в первый раз она немного не доехала до города, а теперь до покойника. Честно говоря, это объяснение было еще более нелепым, чем предыдущее, но принять его было надо, другого не было. И она решила проехать в сторону, города километров тридцать-сорок, больше уж точно быть не могло.
Все это время у нее не получалось думать об исчезнувшем кафе. Не было никаких объяснений увиденному и ее мыслям было не за что зацепиться. Они постоянно соскальзывали с картинки, на которой была пустота вместо только что имевшего место быть здания. И хотя здравый смысл подспудно все прочнее связывал происшедшее с происходящим, ей не хотелось делать выводов.
Она заставила себя остановить мотоцикл через семьдесят шесть километров. Города не было. Не оставалось никаких сомнений, что и труп она больше никогда не увидит. И все же она опять завела мотор и поехала в сторону покойника.
Она проездила так весь день, увеличивая маятник километража, пока вконец не запуталась в направлениях.
Все. Не было больше ни города, ни мертвеца.
Темнело. Солнце заходило за горизонт на той его стороне, которая видимо была западной. То теперь вокруг чего вертелось, земля вокруг солнца, солнце вокруг земли? Вообще-то это никогда не имело для нее насущного значения. Просто раньше все требовало к себе какого-то особого отношения.
Чем лучше она осознавала, что все происходящее является замкнутым кругом, тем спокойней она к этому относилась. Она не хотела есть, она не хотела пить, она не хотела курить. Она ничего не знала и ей нечего было бояться.
Надо было устраиваться на ночь. Спать ей тоже не хотелось, но она еще не успела отвыкнуть оттого, что по ночам обычно лежат. К багажнику был приторочен небольшой транспортный мешок, в котором оказались одеяло и коврик. В центре скатки она обнаружила обрез одноствольного охотничьего ружья и четыре патрона. Возможность самообороны внушает уверенность даже если обороняться не от кого. Положив обрез под голову, она сняла сапоги и сделав из безрукавки подобие подушки, улеглась.
Всю ночь она разглядывала небо. Как и сутки назад, ей так и не удалось увидеть, что же там выгнулось. Но мир похоже действительно изменился.
Рассвет застал ее с открытыми глазами, она так и не заснула. Утренний холод доставил ей приятную необходимость устроиться поуютнее. Кажется, она все-таки задремала. Или нет?…Неважно.
Встав, она закатала обрез в одеяло, одеяло в коврик и, спрятав их в мешок, приторочила обратно к багажнику.
Решив обживаться в том, что есть, она достала нож и разрезала джинсы на бедрах. Очень пригодились теперь подтяжки, носить джинсы без них стало невозможно. Затем она подрезала штанины и расклешила их, чтоб было удобнее одевать сапоги. Сев в седло, она обратила внимание на то, что горючее, несмотря на целый день езды, осталось на той же отметке, на какой была прошлым утром.
- Ну и слава Богу.
Он ощущал себя, ощущал телесно, он был мотоциклом.
Поначалу ощущения были сумбурными. Похожие на ощущения человека, все части тела которого искололи местными анестезирующими средствами. Он понимал, что передвигается, но почти не чувствовал своих членов. Постепенно ощущения становились яснее и километров через пятьдесят он уже различал между собой работу всех деталей и узлов своего тела. Их движения были гораздо более отчетливы для сознания, чем движения человеческих суставов. Адаптация облегчалась тем, что мотоцикл, то есть его теперешнее тело, был полностью собран им самим. Все, что могло быть самодельным, было самодельным. Все, что могло быть сделано вручную, было сделано вручную или по крайней мере доведено. Не было ни одного пальца, втулки или шпунта, которые были бы куплены или найдены. Он сам выполнил почти все фрезерные и токарные работы. Даже болты были его собственного изготовления и промышленные гайки подбирались к ним персонально (из них не было ни одной, на которой бы он не обновил резьбу). Все цилиндры были расточены и поршни, как и кольца, он изготовил специально для каждого. Его особенной гордостью были собственноручно выкованные шатуны. Он никогда раньше не имел дело с ковкой, но не могло быть речи чтоб заказать на стороне деталь, являющуюся, по его мнению, основой работы двигателя.
За исключением колес и самого древнего, как только он нашел, седла, вся ходовая часть была не только сделана, но и придумана им самим. Он не допустил никакого сходства ни с одной из имевшихся у него фотографий эксклюзивных моделей. Он был абсолютно уверен в уникальности созданных им форм, и был готов судиться по этому поводу с кем угодно.
Добиваясь именно той формы, какую он хотел, он варил бак буквально из клочков жести. Несколько раз ему приходилось начинать эту работу заново. Старый сварочный агрегат был почти неуправляем и постоянно прожигал металл. Еще один, почти уже готовый бак он безнадежно зарезал шлифовальной машиной, при зачистке шва. Он мог поставить заплатку, но не мог сделать это незаметно. Поэтому, сварив все заново, он "вылизал" все швы напильником.
Отполировав, покрасив и хромировав все, что нужно было отполировать, покрасить и хромировать, он закончил работу, на которую у него ушло более трех с половиной лет. Его желание тогда полностью материализовалось. И вот теперь он сам стал тем единственным, что ему удалось создать в своей жизни.
Он понял - логики не существует. Любое происшествие могло сделать его кем угодно. Он стал тем, чем он стал, в результате одного единственного падения. Хотя, возможно, при ближайшем рассмотрении происшедшее могло показаться вполне закономерным исходом его человеческой бытности.
Мысль жить, оставляя как можно меньше следов, появилась у него еще в детстве. Это было что-то вроде игры -"меня здесь как будто бы не было". Он аккуратно прибирался в местах своего пребывания, мыл посуду тут же после того как поел (даже в гостях), взятые откуда-нибудь вещи всегда старался положить точно на прежнее место. Его родителям все это очень нравилось, они понятия не имели, что за всем этим стоит. Теперь ему было уже трудно понять, когда старый миропорядок исчез для него впервые: тогда, когда он влез в заработавший двигатель, или еще в детстве, когда он не увидел ценности в том, в чем ее видели другие люди.
В юности принцип " не наследи" превратился в законченную философию. Не оставлять следов - значит, не нести ответственности за их последствия. Не нести ответственности - значит быть свободным. Повсюду он видел тысячи бессмысленных свидетельств человеческой деятельности, которые в лучших случаях не приносили вреда. Образ жизни, позволявший оставить как можно меньше свидетельств своего существования стал для него навязчивой идеей. Лучшим видом деятельности для такого образа жизни ему показался ремонт. Это была возможность делать что-то действительно полезное, не делая это своим произведением.
При желании можно выяснить авторство, дату и место изготовления любой вещи. Выяснить же, кем когда и сколько раз она ремонтировалась - тем труднее, чем лучше произведен ремонт. После школы он поступил учиться на автослесаря и закончил обучение, написав диплом о машинах с цепной передачей. Он мог бы зарабатывать неплохие деньги, но еще до написания диплома он понял, что наилучшим способом желаемый им образ жизни можно воплотить в виде кочевого.
Это не пришло ему в голову "вдруг", во всяком случае он этого не помнил. Идея неоставления следов плавно соединилась с идеей непривязанности, постепенно перешедшей в более широкое понятие - о неприсвоении чего бы то ни было, в том числе и постоянного места в пространстве. Естественно и безболезненно он пришел к тому, что ему необходимо постоянное перемещение с минимальным имуществом.
Он устроился на работу в полузаброшенную мастерскую, в которой почти ничего не платили, зато почти не мешали заниматься тем, чем хочешь. Там он и создал своего железного коня.
Не установив пассажирского сиденья, он декларировал свое полное одиночество. Он не давал больше другим людям времени хоть как-то повлиять на себя и сам не влиял на их жизнь. Он никого не успевал запомнить и не позволял запомнить себя. Познав свободу как географическое явление, он почти не останавливаясь мчал по спутанным нитям не основных дорог. Это не было бегством от мира. Напротив, это была вполне разумная попытка слиться с ним в единое. Никаких следов существования, никакого ограничения в передвижении, никакой ответственности. Сидя в седле своего мотоцикла, он ощущал себя Монголом Великого Асфальта. Его собственная жизнь и смерть представлялись ему как законченный цикл, зависящий от пространства.
Когда-то, очень давно, монгольская женщина рожала своих детей на расстоянии нескольких тысяч километров друг от друга. Она проливала свои воды и кровь по всей Великой Степи и, покидая каждый раз, место своих родовых мук, она не давала возможности своим потомкам унаследовать память своих страданий. Когда она умирала, ее оставляли лежать на земле. Ее мясо съедали птицы, ее кости растаскивали звери, ее тело не создавало места, вызывающего у ее детей чувство утраты.
Кочуя там, где он родился, или там, где умерли его предки, монгол не ощущал ностальгии. Изливая свое собственное семя в своих собственных жен, он увозил их рожать за тысячи километров от места зачатия. И умирая, не оставлял в наследство детям свое тело.
Через несколько смен света и темноты ей показалось, что дорога расширилась. Она постоянно ехала возле обочины и разделительная полоса под углом ее зрения вроде бы сместилась влево. Ничего плохого в этом не было, просто расширение продолжалось, и края дороги становились все дальше и дальше друг от друга.
Она замерила расстояние от обочины до полосы шагами. Через следующие сто километров это расстояние увеличилось почти на шаг. Через еще сто примерно на полтора. Затем более чем на три. Это не могло быть сделано при строительстве дороги. Никак не могло. Это было сюрпризом нового миропорядка. Он казался застывшим, но какие-то процессы в нем явно происходили. И эти процессы были как-то связаны с ее передвижением.
При очередной смене тьмы светом она не увидела разделительной полосы, а к вечеру перестала видеть другой край дороги. До самого горизонта, слева от нее теперь простирался асфальт.
На следующее утро она решила добраться до белой полосы и потратив на это почти всю протяженность света, сумела сделать это перед самой темнотой.
Всю темь она просидела в седле, посередине дороги. Двинувшись вместе со светом обратно, к обочине, она не смогла до нее добраться. Краев дороги больше не существовало.
Она продолжала ехать в сторону восхода. Это было относительно, и на протяжении темноты она петляла как придется, но каждый раз с наступлением света она выравнивала машину передним колесом в центр поднимающегося солнечного круга. В приверженности этому направлению не было никакого смысла, в любом другом направлении - тоже. Смысла в теперь вообще ничего не имело, зато минимальность действия не вызывала никакого раздражения.
В "раньше" жизнь была полна действий: работа, магазины, парикмахерская, уборка, стирка, блядки с пьянкой по выходным. И все это после обязательного образования, прочтения обязательных книг, просмотра обязательных кинофильмов, знания наизусть обязательных шуток, ругательств, песен, имен. Череда ритуалов, самым логичным из которых являлась работа, - она давала средства к существованию. А для чего, например, нужны были праздничные застолья? Ведь и есть-то не хотелось. Впрок наедалась, что ли?! Или зачем она купила те туфли? Какая разница, во что ноги обуть? Почему обязательно в такие? Сексуальность продемонстрировать? А по какому признаку теперь можно было бы сказать, что она женщина? Рядом никого не было, она ни от кого не отличалась и ни на кого не было похожа. Даже понятие "человек" не имело теперь значения. Она была просто существующим существом, в месте, с которым по неизвестным законам в неизвестном мире существовали еще: небо, солнце, луна, асфальт и мотоцикл.
Природа нового тела придала его сознанию некоторую автоматичность. В отличие от своего наездника, он довольно быстро и безболезненно начал понимать основные условия нового миропорядка. Времени больше не существует и реальность соотносится только с местоположением в пространстве. Возврат к какой-либо точке после значительного от нее удаления стал невозможен, так как никакая точка пространства не фиксируется во времени. Реально только то, что здесь. Судя по смене света и тьмы, земля продолжает свое механическое вращение вокруг собственной оси. Но как и любое другое движение, это вращение никак не соизмеряется со временем. Вся эта концепция нуждается в комментариях и пояснениях, но их нет и его вполне устраивает существовать в оптимальных для него условиях, без объяснения причин их возникновения. Формула, при которой движение, происходящее в условиях безвременья, не приводит к изменению состояния материальных тел является незаконченной. Она могла бы объяснить отсутствие износа деталей и неизменность количества горячего, равно как и то, что ездоку не хочется спать или есть, но она на объясняет кое-какие изменения, которые все-таки происходят. На нем остались царапины после падения. У нее заканчиваются сигареты. Исчезли края дороги. Очевидно, что существуют условия, соблюдение которых приводит к изменениям. Но невозможно ни понять, ни тем более собрать эти условия во вторую часть формулы. Зато первая, собранная, часть довольно ясно говорит о возможном бессмертии. Осознает ли это она? Скорее всего. Во всяком случае, ей явно нравится происходящее. Ее манера вождения становится все более спокойно и плавной, ее зад из упругого превратился в твердый, кожа на лице и руках , обветрившись, потемнела, веки припухли и глаза у нее стали почти монголоидной формы. Крашенные волосы перестали расти и она остается рыжей. Ее тело настолько пропиталось бензином и потом, что даже если ее раздеть, даже если с нее содрать кожу - ее мясо и кости придется отмачивать в уксусе, чтобы отбить запах, но при поедании от нее все равно будет отрыгиваться бензином. Нормальный ездок, с точки зрения мотоцикла.
Никаких сексуальных эмоций у него по отношению к девушке не возникало. Секс - это бессмысленное слово из другой жизни. В этой жизни взаимоотношения состоят из постоянного осознания и ощущения бытия друг друга. Ее невосприятие его, как мыслящего существа, отсутствие языкового или знакового общения ничего не меняют. После того, как вся земля превратилась в асфальт, они являются друг для друга тем единственным, что можно потерять. Для них не существует мира друг без друга.
Асфальтовая равнина выглядит одинаково во всех направлениях. Все точно такое же, как и тысячу километров назад. Ничего, на чем мог бы задержаться взгляд, где захотелось бы остаться навсегда, что можно было бы сделать своим домом.
Однообразие окружающего мира очень важно для кочевника. Именно оно позволяет ему воспринимать все как единое целое, которому и он сам принадлежит, в едином порядке. С какой бы скоростью не передвигался монгол по Великой Степи, он редко видел какие-либо изменения, а чаще не видел и вовсе. При такой одинаковости всего и вся, реальностью для него было то место, где он находился, то, что он видел и его собственность: лошади, жены, дети и ничего того, чего бы он не увез или не увел вместе с собой в процессе передвижения. Все, что нельзя было увидеть, услышать, потрогать - переставало восприниматься им как действительность, не было даже нужды помнить об этом. Монгол не мог привязаться к городу или деревне, они переставали существовать в его мире, как только исчезали из поля зрения.
Золотая Орда погибла, вторгнувшись в земли с разнообразием ландшафтов. Сердца кочевников привязались к определенным местам. Они познали отличие этих мест друг от друга. Их восприятие мира как единого целого распалось, и они распались вместе с ним.
Она больше не ложилась с наступлением темноты. Не было смысла лежать без сна, даже не чувствуя усталости, до рассвета.
Понять происходящее по-прежнему не получалось. Можно было только без конца задавать вопросы: Что происходит и чем все это закончится? Но даже в "раньше" от этих вопросов не было прока, ни от какого ответа ничего не зависело. Единственным вопросом, ответ на который можно было выяснить, был вопрос: "Что будет, если я перестану ехать?" Проверять это ей очень не хотелось, поэтому увидев черную точку на линии горизонта, она почувствовала как жгучее ощущение ужаса разлилось по всему ее телу. Ее сковывал страх, как от постепенного приближения к ней, равно как и от мысли о попытке объезда. У ней еще оставалась надежда на то, что это галлюцинация, в то время как неуправляемый мотоцикл нес ее на предельной скорости с чему-то, появившемуся впереди.
Точка плавно увеличивалась в размерах и вытягивалась в длину, все больше и больше приобретая вид тягача с прицепом.
Остановившись на расстоянии, с которого можно было прочесть надпись "Огнеопасно", она поставила ноги на асфальт и заглушила двигатель.
-Кто это? такой же заблудившийся, как и я? Почему он стоит? Почему не вылезает из кабины? Он не мог не услышать в этой тишине, что кто-то едет. Может быть, он ездил, ездил и в конце концов умер? И за рулем теперь сидит одетый скелет? Значит, время все-таки существует и бессмертие невозможно. А может, он умер от того, что остановился? Или все гораздо проще: он не удивлен тому, что здесь есть кто-то еще. Возможно, на Великом Асфальте существует целая тусовка. Или же просто все пошло вспять и через тысячу километров я снова увижу край дороги?
- Как он смог зафиксироваться в определенной точке? Хотя, вообще-то, мы от этой точки не удалялись, мы ее достигли. Тогда все в порядке, и его можно воспринимать как любой квадратный метр асфальта. А если здесь что-то вроде точки появления? Это значит, что реальность как таковая не изменилась. Нет "раньше" и "теперь", есть "там" и "здесь". И оттуда можно попасть сюда. Или все гораздо хуже - происходящее это мой сон. Или бред… Ну надо же! Я никак не мог представить, что могло бы угрожать новому миропорядку и вот он рушится, только потому, что появилось что-то еще. помимо того, что есть. Как однако ненадежно совершенство.
- Подъехать или ну его? может, там и нет никого? Объехать и дело с концом. А если еще один появится? Так и буду объезжать? Ладно, кайф закончился. Первый раз в жизни меня все устраивало, и на тебе!
- Что меня ждет? Вернусь в изуродованный труп? Останусь мотоциклом, пока меня не разберут и не выбросят на свалку? Уйду в небытие сразу? Я в любом случае погиб. Господи, я только сейчас осознал, что я погиб! Я могу жить только здесь и теперь.
- Ну что, поездила и хватит? Домой?
- Не вздумай подъезжать, стерва рыжая! Мне терять нечего! Я искру по бензопроводу пущу. Ты не знаешь, что я это могу, а я могу.
- И будет все как раньше, свое так сказать место в жизни: работа, на которой тебя не уважают, друзья, которым на тебя наплевать, упорная борьба за то, чтоб жить не хуже чем соседи, зависть и злоба ко всем, кто устроился лучше тебя, пассивная роль в сексе, усталость, болезни, сон и конце концов смерть. Да на хер мне все это нужно!?
Соскочив с мотоцикла, она отвязала транспортный мешок от багажника и вытряхнула наружу все его содержимое. Она торопилась, перезаряжая обрез и распихивая остальные патроны по карманам, опасаясь, что водитель грузовика все-таки появится и тогда ей не хватит духу сделать задуманное. Оставив остальные вещи лежать на асфальте, она снова села в седло и закурила.
Выбив подножку и заведя двигатель, она медленно поехала вперед с оружием в левой руке. Объезжая бензовоз слева. Стараясь не глядеть на кабину.
- Есть там человек или нет - не мое дело. Каждый выживает как может.
Ее глаза налились кровью, став такого же цвета, как кардинальская сутана и Бог свидетель: любому, кто оказался бы у нее на пути, стоило бы вспомнить все молитвы, которые он когда-либо слышал.
Вытянув руку в сторону, она одновременно нажала на курок и выплюнула окурок. Отдача от выстрела оказалась сильнее, чем она ожидала. Потеряв равновесие, она уже успела подумать, что упадет, то этого не произошло, мотоцикл как будто выровнялся сам по себе. Почувствовав жар за спиной, она выкрутила ручку газа до предела…
- Переключи скорость, лошадь бестолковая! переключи! Я не могу…
Загоревшаяся цистерна почти сразу взорвалась и пламя огромным горячим языком слизнуло ее с асфальта вместе с мотоциклом.
Главное - не уснуть в седле, сейчас это было особенно легко, уже много (как ему показалось) часов он не видел по дороге ни одной машины, ни одной деревни, ни одного человека. Шоссе было абсолютно пустым. Раздался громкий звук, похожий на взрыв, насколько он мог быть похожим для человека, ни разу взрыва не слышавшего. Остановив мотоцикл, он прислушался. Тишина вокруг была абсолютной. не было слышно даже щебета птиц. Даже ветер не шелестел росшей у края дороги травой.
Кажется, взрыв раздался откуда-то спереди, во всяком случае он не увидел по дороге ничего, что могло бы взорваться или как-нибудь по-другому издать громкий звук.
Медленно поехав вперед, он через несколько сот метров увидел на дороге пламя, а еще через несколько сот в пламени стал различим "скелет" тягача с прицепом. Опасаясь еще одного взрыва, он не стал прибавлять скорость, когда же он подъехал ближе, стало ясно, что взрываться больше нечему. Взорвавшейся машиной был бензовоз, очевидно с полной цистерной. О том, чтобы хоть что-то осталось от водителя, не могло быть и речи. Но он все же решил посмотреть все вокруг.
Шагах в пятнадцати от края дороги он нашел обгоревшее тело женщины. Вряд ли она была водителем. Да и вообще: вид ее тела мало походил на тело, которое было выброшено взрывом из закрытой кабины грузовика. На ней не было заметно никаких разрывов или порезов. Женщина лежала свернувшись калачиком, положив обе ладони под щеку. Похоже, она здесь просто спала, когда проезжавший мимо бензовоз взорвался. Огонь убил ее спящей, не дав возможности понять, что она умирает. Он решил побыстрей убраться прочь и поспешил к своему мотоциклу, рядом с которым сознание погибшей девушки решало, что ему делать.
Заработавший двигатель заставил ее решать быстрее. Несколько десятков километров мотоцикл вел себя странно. Мотор не то чтобы глох, скорее он напоминал поведение человека, толком не понимающего, что он делает. Это было не удивительно. Она практически ничего не знала о работе двигателя внутреннего сгорания и вообще ничего не знала о работе трансмиссий. Но скоро все наладилось. Убедившись, что с двигателем все в порядке, он успокоился и продолжал свой путь по великому Асфальту.
Всеволод Макаров
|
|
|
Некоторые правила участия в клубе